Как бы сайт

А вдруг — и вправду?
Вдруг, действительно, — конец света и осталось всего ничего, какая-то пара недель?
Пощелкал пультом, переключая каналы, будто пробегая взглядом по окнам многоэтажки, иногда задерживаясь и вслушиваясь, иногда не успевая даже рассмотреть.
В многоэтажке вещали, стращали, словоблудили, просто блудили напоказ..
Очередной нейтрально-биприятный диктор, снисходительной улыбкой намекая на несерьёзность текста, спросил меня прямо с экрана:
— Что имели в виду эти древние индейцы, когда утверждали, что 21-го декабря 2012 года длинный счетчик майя вернется к значению 13.0.0.0.0?..
Диктор улыбался губами, как бы вставляя меж строк несерьезный мигающий смайлик, а в глазах лунным тоскливым зайцем дрожал безнадежный вопрос: «а вдруг?»..
И я тоже подумал: А вдруг?..
Что, если и вправду, нам осталось меньше трех недель? И Нового года не будет.. А что будет, когда обнулится счетчик? Что будет, когда не будет ничего?

И я, невольный атеист, (не по убеждению, не по принуждению, — по недоразумению, как миллионы моих сверстников, выросших в СССР) опять пожалел, что не верую. Хоть в кого.
В конце семидесятых откуда-то хлынули кришнаиты, ходили, лысые, светло и просторно одетые, пели свою хари-раму, продавали свои книги за какие-то смешные копейки.. Надо было купить, верил бы сейчас хотя бы в синекожего..
Языческие мои боги Перун, Род и Велес, Стрибог и Даждьбог не обещают вечности по ту сторону жизни.. Да и не помнят они меня.

..Две недели. Нет, пуститься во все тяжкие — не вариант. Вдруг ничего не произойдет — майя ошиблись, или толкователи их не правильно поняли — а я уже накуролесил в предчувствии конца света так, что только на него теперь и надежда.. а апокалипсису всё нет.

И я, совсем как диктор в телевизоре, улыбнулся кривенько, отметая подозрения в серьёзности, но сам-то, сам-то знал: мне чуточку страшно. Даже не страшно, а обидно. Обидно, что всё может закончиться вот так, не внезапно, по каким-то дурацким расчетам.. которым никто не верит, однако в магазинах сметается с прилавков соль, спички, мыло.. Зачем спички во время Апокалипсиса?

Подумал про спички — вспомнилось детство. Как с двоюродным моим брательником, подсаживая друг дружку на верхотуру деревенского комода, сперли у деда пачку «Дымка».. Как залезли на излюбленное и обустроенное тайное наше дерево в небольшом леске, начинавшемся сразу за садом, и дымили по-взрослому.. Как болели потом, отравившись никотином, как рвало и выворачивало, как пили куриный бульон с бабушкиных рук, как боялись деда, а грозный дед простил нас, жалея и втирая скупую слезу в седую небритую щёку..

И ты, прости, первая моя любовь, неслучившаяся невеста. Я бы позвонил, чтобы сказать, наверное, не нужные тебе, но важные для меня слова, и, может быть, ты перестала бы меня нелюбить так же яростно, как любила когда-то.. Я бы позвонил, да нет у меня твоего телефона, а меня — нет у тебя в одноклассниках.

Я листал записную книжку, смотрел имена, заглядывал в память. Кого-то я представлял отчетливо, будто только что вышли они из моего дома, лица иных вспоминались с трудом, размытыми, будто замыленными в фотошопе.. Некоторых не помнил вовсе.

Кому ж позвонить?

— Одноклассникам, казавшимся когда-то почти родными? Чужим, бывшим когда-то одноклассниками? Потерянным и отыскавшимися в паутине, чтобы обрадоваться, за три десятка фраз исчерпать общее, и пересохнуть в желании продолжения..

— Другу?.. Да что ему конец света, у него стройка века — Сочи, Олимпиада, и он — олимпийский прораб, веселый чертяка, с вечно обветренным лицом, покрытым морщинами, будто арыками, как в той братской республике, в одночасье ставшей заграницей, где он, поднимавший из руин рухнувшие в землятресении города, вдруг стал оккупантом..

— Той, второй, с которой развелся, чтобы вернуться к первой?.. Хорошо, что и её телефона нет в моей записной книжке, а то, наверное, позвонил бы. Только что бы я ей сказал? Что сказала бы мне она, я примерно представляю.. и потому — всё-таки, хорошо, что её телефона нет в моей записной книжке.

— Жене?.. Уже сказано всё, что хотелось сказать, и то, что не нужно было, и даже то, что нельзя было говорить ни в коем случае. И молчание больше не унисон, а каверны вселенских пространств, заполненные вакуумом безразличия. Что бы я не говорил, о чем бы не молил, как бы не орал, — не буду услышан, и, возможно, едва поднятая трубка пролежит на столе весь монолог, так и не прикоснувшись к уху, слышевшему когда-то сокровенный шопот.

— Дочери?.. Большая уже. Взрослая. А я до сих пор вижу сны, где она агукает у меня на животе и поёт со мной бессловесные песни, маленькая — от ладони до локтя, пахнущая парным молоком, с пугающим меня мягким родничком.. Я помню, как вскакивал по ночам, проверяя — дышит ли..
Она знает теорию случайных чисел и не верит в предсказания. Она пишет на Ruby и не читает гороскопы.
Она большая и взрослая. Хотя мне всё-равно кажется ребенком. Как, наверное и я — своим родителям..

Я набрал номер, представив на том конце, за тридевять земель, древний телефон с круглым дырчатым диском, с полуистертыми крупными цифрами, подправленными черным фломастером.
Все попытки поменять этого динозавра на современный, кнопочный и мелодичный, заканчивались одинаково — через несколько дней новомодный нелюбимец убирался в коробку и на антресоли, а на полочку в прихожей вновь водружался тяжелый соратник времен СССР, с выцарапанным на боку «7б».. то ли «седьмой бэ», то ли «семьдесят шестой», никто уже и не помнит..

Трубку сняли на втором гудке. Она всегда брала трубку почти сразу, словно не отходила далеко от телефона, в вечном ожидании звонка..
— Здравствуй, мама…