Как бы сайт

День убился.

И не жаль, а даже — наконец-то.
Хвала Хранителям, таких дней не очень много.
Обычно происходит что-то или кто-то, отчего становится жаль расставаться со временем,- ведь нельзя положить за пазуху, чтобы потом доставать и лакомиться, доброе слово, доверчивый взгляд, хорошего человека, улыбку и смех, точёную фигурку в платьице на просвет, родной голос в телефоне, скрип калитки в родительский сад, радугу, птичкину песню, грибной дождик, раннего солнечного зайца на любимой щеке..
И тогда я растягиваю время. Дед научил.

В жаркие, счастливые советские лета хватало всего: солнца, яблок, бабушкиных пирогов, Волги и смелости попытаться её переплыть, предощущения любви и ожидания взросления.. не хватало лишь времени. Оно бежало, как сумасшедший пассажир за вчерашним поездом, и мы, едва успев хлебнуть лета и воли, влюбиться и поклясться, разъезжались по весям огромной тогда ещё страны с гордым названием СССР.
И когда в очередной раз я приехал на каникулы и влюбился напрочь, до стихов и полночных купаний, дед, пожалев даже не меня, а светлое чувство, что красит мир добрыми красками, отвел меня однажды ранним утром на Усковскую гору и показал, как можно   р а с т я г и в а т ь   время. Кто был в Октябрьске, тот знает — до этой горы от Перевалки минут десять пешком. И в гору — столько же. Зимой — подольше. Ползешь на неё, карабкаешься минут тридцать, а обратно на лыжах — четыре минуты.. летишь, орёшь, шарф потерял, и жутко и весело..
На Усковской мы с дедом были часа полтора, а домой вернулись затемно. Это он нам   р а с т я н у л   время, а остальной-то мир жил, как жил.
Каждое лето дед чему-нибудь учил меня: делать посылочные ящики, свистеть, плавать, подшивать валенки, прививать яблоню к груше.. Теперь вот —   р а с т я г и в а т ь   время.

Поначалу, от молодости и веры в людей, я   р а с т я г и в а л   время часто, и не только себе в удовольствие. Но изменить нельзя ничего. И спасенный кот, которому суждено было разбиться, — почти сразу попал под колеса. И четверку по русскому я не исправил. И развода не избежал, и войны (вот где хотелось ускорить время.. не знаю, может дед и это умел.. да не хватило времени, чтобы научить. Он умер от кровоизлияния, когда за пару тысяч километров чужой ствол напротив моих глаз заклинило, и я   у с п е л ).

Шальная моя пора, когда возможностей тем больше, чем безграничнее желания; когда вверх легче, чем вдоль; когда ещё с душой нараспашку, и — не страшно; эта моя пора всемогущества пришлась на время, когда умирала страна.
Мы с разбегу и с задором воткнулись в перестройку, думая, что это и есть шестое небо, и вот-вот..
Мы ошиблись.
Мы просрали страну. «Мы» — это не только мы, но и вы, и ты, и ты, и даже вон тот в мусорном баке, и тот, которому уже ни фига не нужно, ни страны, ни редких цветочков у оградки..
Но нам простительно — мы любили. И, заблуждаясь, думали, что любят нас.
У нас всё было о любви и для любви.
И даже когда мы пели гимны, получалось — о любви. Потому, что на самом деле мир для этого создавался и так задуман.
Я помню, о чем пели Цой, Кинчев, Башлачев и Нау.
Я помню, как пел Розенбаум. Не этот, замшевый, сытый, лоснящийся благополучием, изредка выныривающий из покоя в телевизор, а тот, прежний — с гитарой наперевес, нередко пьяный, не часто бритый, тот, который гулять, так гулять, любить, так любить, стрелять, так стрелять.. Я помню того Розенбаума, который наматывал вены на колки и чей Бабий Яр в небольших залах ДэКа невымершие ещё ветераны слушали стоя и плача.
Я сидел в паре метров от грифа, я зубами чувствовал вибрацию нот, двенадцать струн торчали апостолами новой веры.
12 немудрёных проволок.
Я следил за пальцами, пытаясь уловить миг соприкосновенья, понять,- как он это делает.
Мы пытались повторить, но пить как он, у нас получалось, а петь как он — нет.
Стало понятно, что лучше, чем он, я не смогу, а хуже — не хочу.
И перестал играть. Застыдился своих рук на гитаре. Счел звуки и песни, что я умел, недостойными быть. И очень долго, целую жизнь, не брал гитару, не гладил гриф, укладывая на колени, не ласкал заскорузлыми пальцами, не терзал эфир унисоном (всё-таки унисоном).. И она забыла меня и стала сиротой. А я забыл то, что умел с ней.
Иногда, испытывая ностальгическую грусть, я пытаюсь вызвать в ней ответное что-то.. и терзаю гриф за струны, и тяну колки больней.. И тешу самолюбие мыслью, что ей, как Венере Милосской, не хватает рук. Моих рук.
Но, видимо, всё-таки, да — всему своё время. И каждому времени — свой я.

Давно, в пионерском детстве, не отягощенном горечью плодов с древа познаний, когда я был ещё юн и невинен, как взмах мотылька, дед говорил мне: «Чем дольше я живу, тем больше поводов
т я н у т ь   время, и тем реже я это делаю.»
У меня иначе. Видимо, я ещё не дорос до мудрых мыслей. Да и то сказать: я же ещё не дед ))

А с той девчонкой — всё получилось.
У нас дочь.